Хороним поэмы: об “убийстве” московских театров

Театр – это не помещение, театр – это люди. По этому принципу работают современные театральные площадки. Так работал и Гоголь-центр.

Закрытие Гоголь-центра стало самым обсуждаемым событием на этой неделе. Хотя административные преобразования в театрах начались еще с первых дней февральского кризиса. Уже в марте Театр имени Моссовета слили с театром “Мост”, к Театру на Таганке присоединили театр “Аппарте”, единый театр сделали из театра “Эрмитаж” и театра “Сфера”, также с громкими увольнениями был закрыт Центр имени Мейерхольда, присоединенный к “Школе драматического искусства”. Помимо этого, в апреле покинула свой пост заместитель-худрука МХТ им. А. П. Чехова Марина Андрейкина – вместо нее был поставлен Павел Величко, человек весьма далекий от театра; в мае был уволен Римас Туминас из театра Вахтангова, где он занимал пост худрука. Сейчас наряду с административной пересменкой в Гоголь-центре изменения кадров произошли в театре “Современник” и “Школе современной пьесы”: Виктора Рыжакова, развивавшего театр в поликультурном и инклюзивном формате, вводившего практики социального театра, сменил Юрий Кравец, а Иосифа Райхельгауза, создателя ШСП и популяризатора отечественной драматургии, сменил Дмитрий Астрахан, известный антрепризами. С одной стороны, новые назначения имеют явный политический характер; с другой, направлены на экономическую оптимизацию. Но чем они действительно грозят театральной жизни в России?

Во-первых, это отход от современных форм театров к классическим. Новый худрук Гоголь-центра Антон Яковлев, бесспорно, известный и талантливый режиссер, но его опыт постановок в Малом театре и Театре Сатиры рекомендует его именно как представителя традиционного режиссерского театра.

Во-вторых, развитие современных театральных форм в России перейдет в руки частных инициатив: одной из них можно назвать пространство “Внутри”, куда перешла часть команды ЦИМа. Частным инициативам затруднительно будет “дойти” до массового зрителя в силу недостаточной раскрученности и малого финансирования.

В-третьих, закрытие Гоголь-центра, бывшего площадкой для международных фестивалей, означает нарушение коммуникации российских театральных деятелей с зарубежными коллегами. К сожалению, международные фестивали – эта та часть культуры театра, которая не может быть восполнена частными инициативами и нуждается в государственной поддержке.

В-четвертых, вместе с исчезновением Гоголь-центра, ЦИМа и “Современника” российский театр отдаляется от зрителя. Эти три площадки были наиболее инклюзивны и продумывали стратегии коммуникации со зрителем: так, в Гоголь-центре всегда можно было перед спектаклем послушать лекции Валерия Печейкина, драматурга и куратора Гоголь-центра, а после – пересечься в коридорах с артистами театра, последний спектакль «Я не участвую в войне» 30 июня транслировался всем желающим в фойе театра; в ЦИМе и “Современнике” существовали театральные лаборатории и кружки, стиравшие границу между актером и зрителем, разрушавшие иерархию “режиссер-актер-зритель”, характерную для традиционного театра, и дававшие возможность каждому позаниматься театральными практиками и поучаствовать в создании собственного спектакля.

На фоне административной театральной реформы смена руководства Гоголь-центра и его последующее закрытие были ожидаемы. Это был лишь вопрос времени – а время ограничивалось сроками контрактов предыдущих худруков. Спектакли Гоголь-центра, возможно, в каком-то виде продолжат существовать, но сообщество, которое сформировалось в этом театре, будет вынуждено раздробиться, растеряться, чтобы вновь возникнуть вокруг какой-нибудь иной, на этот раз, скорее всего, частной инициативы.

Ироничным кажется то, что последняя премьера Гоголь-центра “Берегите ваши лица” начиналась со сцены похорон – функционеры хоронили художника под стихи Андрея Вознесенского: “Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам! Хороним. Хороним поэмы <...> погибло искусство, незаменимо это, и это не менее важно, чем речь на торжественной дате, встаньте”.