Кредо международника или дискуссия о немыслимом

26 сентября на страницах журнала «Россия в глобальной политике» вышла статья научного руководителя факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ С.А. Караганова «Как не допустить Третьей мировой войны». В ней автор, виднейший специалист по проблеме стратегической стабильности, развил идеи другой своей нашумевшей статьи «Тяжкое, но необходимое решение». Вместе эти публикации, по сути, задали идейные рамки для коренного переосмысления роли ядерного оружия в российской и мировой политике – в непривычно радикальном ключе, вплоть до его непосредственного применения.

Для многих молодых людей, родившихся после или на излете Холодной войны и не живших в ее полном специфики политическом и стратегическом контексте (к таковым, к слову, я отношу и себя), размышления профессора Караганова стали шоком. Это можно наблюдать по тревожной реакции, обсуждениям студентов, аспирантов и молодых преподавателей факультета, для которого Сергей Александрович является не только основателем и многолетним руководителем, но во многом символом. Значит ли, что теперь этот символ воплощает самую радикально ястребиную линию в российском внешнеполитическом дискурсе? А что если руководство страны прислушается (как это было неоднократно) к мнению маститого специалиста и это приведет к ядерному апокалипсису? Конец еще сохраняющемуся мирному укладу, привет мир Фоллаута и Безумного Макса?

Если абстрагироваться от «диванных» рассуждений о ядерных конфликтах (оставим это экспертам), главный вопрос, который возникает из последних публикаций профессора Караганова и реакции на них носит морально-этический характер. Может ли ученый рассуждать и давать рекомендации о действиях, способных потенциально унести сотни, тысячи, быть может, миллионы жизней? Где пределы, за которыми этика ученого (могу рассуждать о любых вопросах, входящих в сферу моих научных интересов) должна уступить место общественной морали, неизбежно подразумевающей табуирование некоторых тем?

Это сложная дилемма. С одной стороны то, что общественные науки имеют предписывающую функцию, должны предлагать рекомендации для политических действий, безусловно налагает на их представителей особую ответственность. Было немало случаев, когда научные или квазинаучные идеи, казавшиеся обществу достаточно убедительными, приводили к плачевным социальным последствиям. Наша страна, ставшая экспериментальным полигоном для научного коммунизма – хороший тому пример.

C другой – избыточное само- и просто цензурирование способно похоронить саму суть науки, выхолостить составляющую ее дискуссию и лишить общество творческих идей. А ведь эти идеи должны выходить за рамки «средне градусного» дискурса, смело предвосхищая как возможности, так и опасности. Но что же делать, если эти идеи противоречат общепринятым моральным установкам, условиям социального комфорта?

Для ученых-международников данная проблема во многом определяет саму суть профессии. По самой своей специфике изучение международных отношений связано с известной «моральной ломкой»: исторический опыт показывает, что международная политика вообще-то сфера весьма мрачная и малоприятная. Всякому студенту-международнику известны реалистские соображения о принципиальном отличии этики лидеров от общепринятых моральных норм, особенно в том, что касается вопросов войны и мира. Ученым, если они хотят получить объективную картину миру, приходится принимать эти правила игры, оценивая изучаемые явления и процессы не через призму общепринятых моральных норм «хорошо-плохо», а как объективную данность.

Дополнительной переменной к этой «моральной ломке» является еще и то, что в силу специфики области исследований, международнику приходится балансировать между общечеловеческим и национальным. Изучая международную систему, он может давать знания и рекомендации относительно ее функционирования. Но его адресат – общество, на улучшение которого направлены его труды – как правило воплощено не во всем мире, а в конкретном государстве и правительстве со своими интересами. Можно, конечно, попытаться скрыться в башне из слоновой кости, занимаясь исключительно теоретическими абстракциями в интересах всего прогрессивного человечества, но вряд ли это поможет полностью избежать указанной проблемы. Помимо соображений патриотизма есть вполне тривиальные законы устройства любого общества. Достаточно вспомнить, что, скажем, в 1950-х гг. в США почти половина (свыше 40%) фундаментальных исследований в университетах финансировалась Пентагоном. Сегодня эта доля безусловно ниже, but we all understand. Про еще более центральную роль государства в финансировании науки в нашей стране, полагаю, и говорить не стоит. На голодный же желудок научные идеи придумываются плохо.

Все вышеизложенные обстоятельства – условная «аморальность» политики, необходимость балансирования между общечеловеческим и национальным – не зависят от научной парадигмы, теории или школы. Представления о том, что, скажем, апологеты либеральной мысли смотрят на мир по-другому в корне не верны – они имеют дело с тем же сотканным из цинизма и крови материалом, что и представители Realpolitik. Просто одни исходят из неизменности этого материала, другие ищут способы его изменить, отталкиваясь при этом от объективных обстоятельств и рационально выводимых закономерностей. Конструктивистов вовсе не волнует моральная сторона дела – их удел деконструкция и интерпретация, а не оценка. То же можно сказать и о представителях постмодернистских научных школ.

Рассуждения о войне – самой сложной с моральной точки зрения теме – являются неотъемлемой, если не основной частью науки о международных отношениях. Сама идея о войне как норме международной жизни, «всего лишь» способе коррекции международной системы кажется преступной с точки зрения общечеловеческой морали. Но является теоретической обыденностью (хотя и оспариваемой) на страницах научных исследований по международным отношениям. В этом смысле отношение к войнам у международников должно быть, видимо, близко к отношению экономистов к экономическим кризисам. Осуждаем ли мы экономистов за то, что они говорят о неизбежности экономических потрясений и наделяют их свойством объективно существующих природных явлений? Нет, они являются респектабельными источниками наших знаний о волнующих проблемах. А между тем, экономические кризисы способны ломать миллионы судеб и даже уносить жизни, да что там – уничтожать целые общества.

Тем не менее, определенную, весьма жесткую моральную рамку для профессиональной деятельности ученых-международников все же можно сформулировать. Даже самые циничные рассуждения о войне, допущении ее возможности, в конечном счете должны быть направлены на сохранение или достижение мира или минимизацию последствий войны. В этом во многом смысл нашей науки, рожденной в огне мировых конфликтов. Особенно в ядерную эру, когда новая масштабная война может привести к невосполнимому ущербу для всего человеческого рода. И часто случается так, что чем неприятнее эти рассуждения, тем большим эффектом они обладают.

За примерами далеко ходить не нужно. В 1950-х гг., когда фактор ядерного оружия только осознавался, публичная дискуссия о нем носила куда более открытый и одновременно шокирующий характер (чего говорить о закрытых обсуждениях). Достаточно вспомнить о вполне открыто провозглашенной доктрине «массированного возмездия» - идеи возможности тотального уничтожения страны-противника как способа достижения мира (последнее для советского руководства по понятным причинам было далеко не очевидно). Появившаяся в 1960-х гг. идея гарантированного взаимного уничтожения легла в основу мирного сосуществования, но на момент разработки казалась полным безумием. За что и получила от своих создателей из Хадсоновского института ироничную аббревиатуру MAD (mutually assured destruction).

В 1970-х (впрочем, и раньше) весьма остро, хотя и не очень публично, обсуждалась возможность большой конвенциональной войны в Европе в условиях неприменения ядерных сил США и СССР друг против друга – оказалось гарантированное взаимное уничтожение спасает от одной угрозы, но рождает другую. На недопущение такой войны было направлено в том числе подписание Хельсинской декларации и в целом политика «разрядки». Впрочем, не последнюю роль в сохранении мира сыграло и расположение в Западной Европе значительных арсеналов тактического ядерного оружия с целью сравнительно «дешево» нивелировать советское превосходство в конвенциональных силах и как следствие лишить Москву соблазна нанести первый удар. За всем этим стояла людоедская, но эффективная логика, позволившая сохранить мир. Проводимая правительствами политика основывалась на разных идеях – реалистких, либеральных, «просто идеях», рожденных в порой сложных и неприятных дискуссиях.

Напротив, замалчивание объективно существующих проблем, отсутствие дискуссии (по крайней мере на Западе) о возможной объективной необходимости решительного применения военной силы сыграли свою роль в развале системы коллективной безопасности в 1930-х гг. и начале самого кровавого военного конфликта в истории. Ученые в этот период не сыграли той функции «гонцов с неприятной вестью», которую им следовало бы сыграть, хотя дисбалансы международной системы были видны уже невооруженным глазом. Возможно, серьезное, научное обсуждение превентивного военного удара по нацистскому режиму или заключения прагматичного альянса с Москвой (ведь смог же Киссинджер заключить альянс с коммунистическим Китаем) помогли бы сдвинуть с губительной колеи провалившуюся в итоге политику умиротворения. И существенно уменьшить количество жертв Второй мировой войны, а то и избежать ее.

Приходится признать, что моральный долг ученого-международника до известной степени состоит в том, чтобы напоминать обществу о его хрупкости, в том числе хрупкости моральной. В каком-то смысле играя роль снобов-нигилистов, бросающих вызов сложившимся нормам морали и социального комфорта. Это, к слову, опять же, отвязано от принадлежности какой-либо школе и парадигме (дабы не обвинили в том, что автор сих строк – просто потерянный для общества реалист). В конце концов, наиболее влиятельным и «раскрученным» произведением последних лет о применении военной силы является книга мастодонта либеральной мысли Джо Ная – «Умная сила». Внимательный читатель легко увидит, что за тонкой интеллектуальной вязью там кроются мрачные для нормального человека идеи.

Гротескный призыв профессора Караганова «бомбить Польшу» моментально превратился в мем, что существенно нивелировало силу его идейного воздействия, особенно среди молодых читателей. Те же, кто воспринял данные рассуждения серьезно, по большей части увидели в нем акт разжигания войны. Однако, в сухом остатке это лишь теоретическая модель, игра с понятием и концепцией «устрашения», в стиле марвеловского «Что если…?». Беспощадно вынесенная на публику, чтобы вскипятить научно-общественную дискуссию и задаться рядом неприятных вопросов. Такого рода дискуссия, видимо, необходима, так как последние тридцать лет сильно напоминали по степени отказа от неприятных обсуждений межвоенный период – чем это закончилось мы знаем.

Большинство участников затеянной Сергеем Александровичем дискуссии, представителей российского и зарубежного экспертного сообщества, а также просто «неравнодушных» мыслителей, вступили с автором в полемику разной степени резкости, в большинстве своем категорически (или частично) не соглашаясь с его тезисами. И это прекрасно – если бы сотни интеллектуалов с обеих сторон ринулись убеждать своих сограждан и правительства в необходимости обмена ядерными ударами, дело было бы кончено. Однако, само наличие столь необходимой сегодня полемики о ядерном оружии и Третьей мировой войне налицо. В этом смысле научное упрямство Сергея Александровича не может не вызывать уважение вне зависимости от отношения к отстаиваемым им идеям. В известной степени он пытается почти в одиночку «поднять» большую и сложную, а главное морально неоднозначную общественно-научную дискуссию, сознательно провоцируя и вызывая огонь на себя. В какой-то степени, к слову, жертвуя частью своей репутации, сложившимися научными и личными связями.

Молодым международникам (я надеюсь, что также в эту категорию вхожу) можно и нужно принимать участие в этих обсуждениях, публичных и по возможности закрытых. Не забывая при этом своей социальной функции – вывода общества из зоны комфорта, высказывая в лицо порой неприглядные и даже осуждаемые вещи, основанные на объективном анализе и аргументах. На наших плечах в конце концов в какой-то мере судьбы мира. В этом и состоит кредо международника.