Сегодня ЕС, как и во все последние кризисы, вновь будто бы делится на две части: более радикальную в своей политике и более прагматичную. И вновь это разделение, которое географически уже знала Европа в XX веке, проходит между Западной Европой, центральноевропейскими и прибалтийскими странами, присоединившимся к Союзу в 2000-х годах.

С точки зрения классических теорий международных отношений, это можно обосновать как прагматичностью и стремлением к обеспечению собственной безопасности с позиций реализма (ведь именно большинство этих стран граничат с Россией, а Польша вообще находится в непосредственной близости от боевых действий, отголоски которых иногда буквально «прилетают» из России в приграничные районы Украины), так и проблемами сотрудничества и институтов (вернее, их недостаточной развитости, по сравнению с той же Германией), которые могут предотвращать конфликты с точки зрения классического либерализма.

Другая причина (во многом более актуальная в условиях краха «однополярного момента») кроется в различиях идентичности и восприятии Европы и демократии в целом, России и себя, которые есть между Прибалтикой, Центральной, Восточной и Западной Европой.


Демократия превыше всего

Большинство центральноевропейских и прибалтийских стран вступили в ЕС недавно – в 2004 г. Это присоединение во многом продемонстрировало окончательный отказ от постсоциалистического наследия в пользу капитализма и демократии. Переход к новым ценностям во многом имел символическое значение, что продолжает проявляться в отказе от советского наследия, которое мы наблюдаем сегодня – будь то отказ от русского в пользу развития национального языка или демонтаж советских памятников. Приход к демократическим ценностям был (а во многом и есть) для многих из центрально-восточноевропейских и прибалтийских стран долгим и трудным. Поэтому он воспринимается как населением, так и политическими элитами, как что-то более важное и значительное, достойное борьбы и полного противопоставления Запада, частью которого они себя безусловно считают, и советского «империалистического» наследия, которые находят выражение в современной авторитарной России. Это вызывает более острую и иногда немного эмоциональную политическую реакцию.


Восприятие России

Во всех перечисленных странах Россия воспринимается прежде всего как современная угроза. Этому способствует общая политика, проводимая последние двадцать лет по отношению к бывшим постсоветским странам, которые воспринимаются неотъемлемые «зоны влияния». Более того, агрессивная риторика используется и в отношении самих восточноевропейских и прибалтийских стран: ведь даже в списке «недружественных стран» вместе с США первой появилась Чехия, а не Великобритания или Украина. Не стоит и упоминать, как часто российские официальные лица высказывают сомнения в самостоятельности Прибалтики и восточноевропейских стран, сомневаются в их суверенности и обвиняют во всех грехах против «русского народа»? Учитывая, что срыв властями всех гарантий и обещаний россиянам и соседним странам, прежде всего – Украине, никак не укрепил доверия к России, усиление ее восприятия в качестве угрозы сегодня неудивительно.

Обычно в число противостоящих Западной Европе государств входит еще и Венгрия (как это было, например, в случае с антикризисной политикой в начале пандемии или в первые годы миграционного кризиса). Однако, что касается России, она занимает менее радикальные позиции, что связано в основном с более тесными, и, в какой-то степени, дружественными (но только в последнее десятилетие) отношениями между администрацией Орбана и современным руководством России. Это и не удивительно: венгерский политический режим крайне далек от демократии, и тем более – от декларируемых ценностей ЕС, нередко вступая с ним в открытое противостояние, как, например, в случае с ограничением прав человека. Это дает больше возможностей для сотрудничества с ведущей агрессивную политику страной, близкой к диктатуре. Не стоит упускать из внимания и гораздо большую зависимость Венгрии от России с точки зрения энергетики и экономики, что также влияет на прагматизм венгерской политики и большую краткосрочную выгоду продолжения сотрудничества.

Конечно, знающий читатель может возразить и отметить, что сегодня Польша, как и Венгрия, также находится в постоянном конфликте с ЕС, и также отдаляется от демократии. Причем права человека нарушаются там даже сильнее, чем в Венгрии – вспомнить только о резонансном запрете абортов, судебной реформе, не говоря уже о менее заметных ограничениях СМИ и активистов. Однако для Польши гораздо более актуальны другие предпосылки активного противодействия российской политике – это и агрессивная риторика самой России, и гораздо большие исторические травмы, нанесенные полякам, как при Российской империи, так и при СССР. Особенно это проявляется по сравнению с Венгрией, где камнем преткновения обычно выступает только 1956 год.


Уникальная идентичность – уникальный путь?

Внешняя политика этих стран во многом диктуется попыткой осмысления и создания собственной, «центральноевропейской» идентичности. Например, ещё 20 лет назад на теоретическом уровне предпринимались попытки объяснения отдельной «вишеградской» идентичности (актуально для стран-членов Вишеградской группы: Чехии, Словакии, Польши и Венгрии). Это дистанцирует их как от Западной Европы, так и от России, и объясняет попытки найти свой собственный путь и место в новой реальности.

Сегодня центральноевропейская идентичность остается еще иллюзорной, и вряд ли она когда-нибудь сможет быть полностью сформирована хотя бы на уровне общеевропейской, не говоря уже о национальных. Однако, кто знает, ведь именно в центре Европы обычно решается все ее будущее.