Мой товарищ куда-то исчез, и, значит,

мне незачем и некуда строить мосты

Недавно я ходил на запись подкаста о карьере к коллегам по факультету, где мы говорили о профессии международника в мейнстримном понимании. ​​Как говорится, если есть на свете ад, то там точно найдется место международникам, которые в любое время дня и ночи готовы биться за национальные интересы, баланс сил и сферы влияния. Даже когда уляжется ядерный пепел, где-то из дымки покажется фигура в плаще и шляпе, и вместо того, чтобы спросить густапсовое «Всем привет, всем привет, всем привет, слышно ли меня, слышно ли меня, слышно ли меня?», поинтересуется – а кто победил?

Я уж точно не помню, но под конец записи подкаста мы затронули тему молодых специалистов и молодости в целом, в том самом плане, что молодость – это круто, это возможности, это кайф. Однако не думаю, что в сорок лет мы будем ностальгировать по своей молодости по причине того, что молодость – это всегда то время, когда ты оправдываешь свою беспомощность или пытаешься романтизировать несовершенство мира, что мы, международники, должны понимать как никто другой. И первое, и второе свидетельствует о главной характеристике молодости – нашей собственной хрупкости и полном непонимании правил игры. В какой-то степени идеализация молодости – это удел тех, кто совсем отчаялся и так и не научился жить в худом мире, что ничем не лучше доброй ссоры. Поэтому фраза "все бессмысленно" как девиз молодых и дерзких из уст некоторых моих знакомых меня не просто не удивляет, а заставляет лишь полностью под ним подписаться. Ведь вся международная практика вокруг нас ежедневно доказывает, что все бессмысленно.

Вот, например, Дональд Трамп, готовящийся снова стать президентом США, самым первым в своем твите сообщил о сделке между Израилем и ХАМАС, которая никого не устроила, но стала хоть каким-то решением острого кризиса. Однако вопрос, который крутится в голове сейчас у многих – почему бы эту сделку не заключить год назад и тогда какие-то люди оставались бы живы? Наверное, это самый тяжелый и самый бессмысленный вопрос в этой ситуации.

То же самое можно, конечно, сказать и про публицистическую деятельность сегодня, в том числе и про наш журнал. Когда окаянные дни складываются в недели, месяцы, годы, кому и зачем нужно продолжать читать про левый поворот в Латинской Америке, выборы в Германии или новое правительство в Великобритании. Наверное, я слукавлю, но повторю один из генеральных тейков моего лондонского знакомого – времена тотального перелома (не только миропорядка, но и летоисчисления собственной жизни, исходя из внешнего контекста) требуют умения спасти себя от неумолимо приближающегося и всепроникающего хаоса, а спасти себя можно только при помощи беспочвенного эгоизма, когда ты прячешься за ширмой – безусловно хрупкой и бессмысленной, состоящей из текстов про "Альтернативу для Германии" или рассуждений о латиноамериканской литературе, ведь за этой ширмой очевидно кто-то тоже окажется, и ты поймешь, что тебя слышно. То есть буквально находишь тех, с кем можно перестукиваться на подводной лодке. Даже если она утонула.

На днях умер Дэвид Линч, человек, который не считал нужным объясняться ни с кем и который построил свою вселенную, не поглощавшую все на своем пути, а развивающуюся вглубь. Дэвид говорил, что пессимисты убивают креативность и творчество. Наверное, это так, но кто иной, как не Дэвид Линч понимал, что все бессмысленно – не имеет смысла искать, кто убил Лору Палмер, седлать червя в Дюне или ехать по Малхолланд Драйв. В эти дни мне больше всего хотелось открыть пятничный выпуск "Коммерсантъ Weekend", чтобы прочитать длиннющее полотно или большой содержательный фичер Сапрыкина, Пронченко или Плахина про Дэвида Линча, но вот только "Коммерсантъ Weekend" закрыли, хоть и с правильным финалом. Они ушли, эпоха осталась. И эпоха, и мы – все там же, как и жизненный девиз моих некоторых знакомых.