Литературный абсурд

В декабре 1969 года классик перуанской литературы Хосе Мария Аргедас покончил жизнь самоубийством в университетской аудитории, где преподавал. Он был человеком с достоинством, расчетливым и благоразумным – в качестве дня своей смерти он выбрал полдень субботы, когда нет пар и университетских обязанностей. Рядом с его телом нашли письмо с инструкцией, как должны быть устроены похороны: где именно нужно захоронить его тело, кто должен посетить церемонию, кто может произнести прощальную речь и какую музыку нужно играть. При жизни Аргедас был крайне скромным человеком, но его похороны были настоящим спектаклем, который прошел на славу его имени.

Позже были найдены и другие его предсмертные письма, которые предназначались семье, друзьям, коллегам и даже политикам. В части из них главной темой была его смерть, а точнее причины, почему он решился на такой поступок. Это были драматичные записи, в которых он признавал, что "закончился" как писатель, у него больше не было сил и энергии продолжать делать свое творчество. В других письмах, более политических, социальных и кризисных, он заявлял, что больше не может мириться с тяжелым эконмическим положением в стране, диктатом правящего класса, продолжающимися гонениями на творческую интеллигенцию...

Быть писателем зачастую значит брать на себя личную ответственность. Художественные произведения, которую несут хоть какую-либо ценность, разделяют литературную традицию и настроения страны, в которой они были созданы. Быть писателем в Перу или других странах Латинской Америки означает брать на себя социальную ответственность. От латиноамериканских авторов зачастую, а порой и исключительно, ожидают политического. Сами того не замечая, латиноамериканские прозаики, поэты, драматурги становятся частью процессов, от участников которых требуют ответа, как решить острые проблемы и вызовы – с помощью того, что они пишут и говорят. Это социальная ответственность, которую со временем стали принимать все: и те, кто читает и не читает, безграмотные и сами писатели.

То, что в 50-е годы прошлого века было принято называть "писательским компромиссом", в Латинской Америке переросло в тяжелое бремя, которое авторы были вынуждены нести. Те, кто идет на этот "компромисс", связывая себя со временем с политическим, на первый взгляд не имеют ничего общего с социально значимой проблематикой, зачастую, в лучшем случае, считаются эгоистами – интеллектуалами, сидящими в своей башне из слоновой кости. А в худшем случае их считают соучастниками тех, кто навел на страну самые главные беды: несчастье, бедность, неравенство, подчинение.

"Компромисс" – это не часть литературы или нечто параллельное ей, а скорее причина ее существования. В тот самый момент, когда Хосе Мария Аргедас готовил свой револьвер, чтобы выстрелить из него себе в голову, он проживал момент в соответствии с этой концепцией – которая делает из писателя идеолога, документалиста и критика социальных процессов, а не художника –, чтобы таким образом решиться на этот долгий путь, примириться с тем, как живут его соотечественники.

Но почему так происходит? Почему в Перу и других странах Латинской Америки писатели вместо того, чтобы быть творцами и художниками, вынуждены становиться политиками, агитаторами, реформистами, публицистами, моралистами? И дело не в том, что латиноамериканский регион проживает глубочайшие социальные проблемы, а, скорее, в том, что на протяжении многих веков именно литература была тем самым проводником, через который эти проблемы высказывались.

Конечно, во всех странах есть проблемы, но в большинстве государств Латинской Америки те заботы, которые наиболее беспокоят общество, зачастую не обсуждаются свободно и не анализируются, а просто замалчиваются или вовсе отрицаются. Наиболее ярко это было видно в 20 веке, когда военные режимы, абсолютные диктатуры, задавливали любые обсуждения наиболее острой проблематики во всех главных источниках информации – телевидении, радио, газетах. На чилийском радио или аргентинском телевидении не было слышно о проблеме пропавших людей, репрессированных политиков, пыток над несогласными, гонений на католиков. Одновременно с этим военные диктатуры устраивали погромы на университетскую среду – в те годы массово увольняли преподавателей, отчисляли студентов, проводили репрессии в отношении руководства вузов, распускали отдельные департаменты – массовой чистке и реорганизации подверглось большое количество гуманитарных департаментов, чаще всего – департаменты социологии.

Однако литература, при всех ужасах обыденной жизни, не подвергалась такому давлению со стороны государства и могла позволить себе рассказывать о тех вещах, которые было тяжело себе представить в газетах или в аудиториях университетов. Стоит признать, что даже в те годы романы и поэмы редко цензурировались. Зачастую они рассматривались властями, которые не до конца понимали смысл написанного, как инструмент социального повествования, рупор для агитации.

Это очень характерно для латиноамериканской литературы. Еще в годы колониальной зависимости латиноамериканских государств идеологические памфлеты интеллигенции, которая сыграла не последнюю роль в борьбе за независимость от метрополий, становились источниками информации первостепенной важности. Латиноамериканская литература постепенно становилась зеркалом, в котором латиноамериканцы могли увидеть себя настоящих и признать свои страдания. Все то, что замалчивалось или обходилось стороной в прессе, на радио, в университетах и школах, все плохое, что правящие элиты отрицали или попросту не видели, все то, что никогда не проговаривалось вслух политиками в их длинных речах, не обсуждалось в парламентах, не печаталось в журналах, это находило свой голос на страницах литературных протестов, которые превращались в книги.

И это парадоксально само по себе. Царство субъективности и репрессий превратило литературу Латинской Америки в царство объективности и рассвета. Именно в самые тяжелые годы для региона появились такие авторы, как Гарсия Маркес, Варгас Льоса, Кортасар и многие другие. Художественная литература заменила науку как инструмент описания социальной жизни, а именитые литераторы стали главными документалистами. И так зародилась традиция, превратившаяся в канон, что именно литература должна фиксировать происходящее и говорить правду.

В условиях жесткой и жестокой политической реальности, когда писатель заменял ученого, журналиста или публициста, зарождалась новая латиноамериканская литература, которая проникала во все сферы жизни, которая пристально фиксировала происходящее, чтобы затем исцелить те недуги, укрепившиеся в обществе. От произведений стали ждать ответа, как это сделать, как прийти к другой реальности. Но при этом в литературе стала зарождаться и другая функция – от нее ждали прогноза, когда произойдут социальные изменения, когда возникнет новое общество, свободное от демонов диктатуры. Все сводилось к тому, что магический реализм и характерный для него глагол вставали на службу гражданского идеала, причем до такой степени, что памятники литературы подчинялись реальности, которая заставляла их быть историческими летописями.

Этот взгляд на литературу с запросом на, что делать, превращал ее в методический указатель – назидательно моральный, исторически правдивый, социологически выверенный, политически революционный. Все это сводило на нет роль писателя как художника и творца. От писателя ждали ответа, что в свою очередь не всегда означало высокую художественную ценность. Прекращая замалчивание, писатель взваливал на себя непомерную ношу, которая со временем превращалась в "компромисс" и сдавливала все, не давая дышать. Тем самым мерило литературного произведения перетекало из художественного критерия в критерий социальной значимости и обрекало творца на работу на общество, служение актуальной повестке.

Хорошие намерения не всегда становятся хорошей литературой точно так же, как хорошие намерения производят не литературу, а что-то другое: религию, мораль, политику, философию, историю. Литература может служить всем этим материям и их целям, что она зачастую и делает, однако это возможно только тогда, когда слова исходят от сердца, превращая их в нечто, чему хочется служить.

Со временем потребительский запрос на литературу со стороны общества обрекает больших авторов, таких как Хосе Мария Аргедас, на трагедию – и дело не в читателях, которые загоняют автора в рамки, а в обществе, создаваемом политиками, поверивших в свою вседозволенность и священность своего курса. Поверивших в то, что без них страна не просуществует, а будущие поколения заведут страну в тупик. Поверивших в то, что страна и государство – понятия тождественные. Смерть Хосе Мария Аргедас, как и смерть Федерико Гарсия Лорка и многих других – все это часть большого преступления таких диктаторов. Ведь как известно – диктаторы убивают поэтов.